Собрание сочинений. Т. 5 - Страница 116


К оглавлению

116

Метель поет все тише,
Под полостью так жарко.
В ларе скребутся мыши,
Проснулись петухи.
И в голове бессонной
Плывут-плывут рядами,
Размерными ладами,
Невнятные стихи…


Трески сушеной вязки
Шуршат в сенях на стенке.
У проруби салазки
Опять забыл убрать…
«В Москву!» — вздохнула вьюга,
«В Москву!» — шепнули мыши,
И снежный дед на крыше
Гудит: «Бежать, бежать…»

ЛЮСЯ И ДЕДУШКА КРЫЛОВ

I

Люся легла в кроватку. На ночном столике аккуратно разложила свои любимые вещи: камушек с океана, безносую китайскую собачку и басни Крылова и, как всегда перед сном, стала думать о разных разностях… Днем ведь думать трудно: то школа, то уроки, то всякие домашние разговоры о дяде Вани, от которого ни шерсти, ни молока…

Какого им молока от дяди Вани нужно?.. Странная публика!

В тишине и темноте совсем-совсем другие мысли в голову приходят… Как приходят, — никто не знает. Думает, например, Люся о мышах. На каком языке разговаривают мыши? Есть ли у них под полом мышиное училище? И вдруг — чик! — мышь перепрыгнула на Северный полюс… А что, если бы на Северном полюсе поставить центральное отопление? Лед бы весь растаял, на теплой земле вырос бы Булонский лес, и можно было бы туда летать на аэроплане к эскимосам на дачу… Для белых медведей Люся решила оставить небольшой холодный уголок: они ведь тепла не любят… Ходила бы к ним в гости и кормила их с ложечки мороженым.

Потом стала думать о баснях. Как будто стихи и как будто не стихи. И всё разговоры, а в конце «мораль». Мораль — это, должно быть, выговор за плохое поведенье… «А я бы повару иному велел на стенке зарубить…» И почему-то одни строчки в сантиметр, а другие длинные-длинные, как дождевой червяк… Вот только «Стрекоза и Муравей» вся ровненькая…

По улице прокатил одинокий автомобиль, рявкнул басом: «Охрип! Охрип! Охрип!» — и умчался. Люся вздохнула, подложила под голову, чтоб мягче было спать, кулачок и уснула.

* * *

Кто это у кроватки раскашлялся? Люся открыла глаза да заодно и рот — удивительно! В комнате голубой молочный свет. Под табуреткой, в ногах постели колышется облако. На табуретке сидит добродушный грузный старик и ухмыляется… О! Да это же он… Конечно! Она ведь отлично помнит по картинке: вот так, совсем так сидит он на своем памятнике: в Летнем саду…

Девочка прислонилась к подушке, посмотрела на облако — расплылось! — и робко спросила:

— Скажите, вы… дедушка Крылов?

Старик кивнул головой.

— Это вы мне снитесь, да?

— А, может быть, и не снюсь. Ты почем знаешь?

— Нет, снитесь… Во-первых, сквозь вашу жилетку обои видно. А во-вторых, кто ж наяву на облаке в комнату приплывает? Да еще ночью… Консьержка бы вас с облаком ни за что не впустила. Она сырости очень не любит.

— Ишь ты какая умная, Люся!

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Догадался. Очень твое имя к тебе подходит: маленькая, беленькая, светлый чубик, на щеках ямочки. Люся, да и только.

Девочка рассмеялась.

— А вас зовут Василий Андреевич! Я тоже знаю. Только уж вы позвольте, я вас буду дедушкой звать. К вам «Василий Андреевич» совсем не подходит. Вы не обидитесь?

— Нет. У меня вас, внучат, — миллион и один. Стало быть — дедушкой и зови.

— Спасибо, дедушка. Очень, я рада, что вы пришли. Очень! Только сядьте в креслице. Табуретка твердая, и я боюсь, чтобы вы не растаяли, как ваше облачко…

Дедушка Крылов осторожно ткнул себя пальцем под ребра и улыбнулся.

— Ничего. С полчаса продержусь. А в креслице твое куда же мне, большому, влезть? Все равно что слона в твои башмачки обувать…

— Ну, сидите на табуретке. Шоколадку хотите? У меня под вашими баснями всегда плиточка. Проснусь, пожую и опять усну. Мягкая, вы не бойтесь… Не хотите? Слушайте, дедушка, у меня много-премного вопросов. Взрослых я уже и не спрашиваю, они меня всегда на смех подымают, а сами ничего не понимают, вроде вашей мартышки, которая пенсне на хвост нанизывала. Очень мне ваши басни нравятся! Больше китайской собачки. Но вот только… Можно спросить?

— Спрашивай.

— Например, «Ворона и Лисица». Я была в парижском зоологическом саду, нарочно проверяла. Принесла с собой тартинку с сыром, сунула лисице в клетку, — а она не ест! Ни за что не хотела есть… Как же так? Чего же она к вороне лезла со своими комплиментами? «Ах, шейка!», «Ах, глазки!» Скажите, пожалуйста!..

Крылов огорченно крякнул и только руками развел.

— Не ест, говоришь, сыру… Ишь ты? Я и не подумал. И у Лафонтена, который басни по-французски писал, тоже — сыр. Что же делать, Люся?

— Очень просто, дедушка. Надо так: «Вороне где-то Бог послал кусочек мяса…» Поняли? Потом «Лисица и виноград»… Я и винограду с собой кисточку принесла в зоологический сад.

— Не ест? — спросил с досадой дедушка.

— В рот не берет! Как же у нее «глаза и зубы разгорелись?»

— Что же делать-то, по-твоему?

— Пусть, дедушка, цыплята сидят на высокой ветке. Лисица внизу прыгает и злится, а они ей нос показывают.

— Ладно! Вот ведь какая шустрая девочка. Еще что? Спрашивай.

— «Лебедь, щука и рак». Вы, как думаете, дедушка, если бы они все вместе в одну сторону потянули, телега бы покатилась?

— Гм… Как тебе сказать…

— Ни за что бы не покатилась! Мы летом жили на даче у океана. И на дворе стояла телега мясника. Боря храбрый: привязал к телеге собаку, гуся и котенка… Стали мы их погонять, они все в одну сторону потянули, а телега ни с места. Вот вам и «мораль».

116