Собрание сочинений. Т. 5 - Страница 127

127

Пойманные слоны были с трудом водворены на место и вечером в переполненном цирке давали обычное представление…»

— Билеты нарасхват? — спросил Мишка, задумчиво потершись кончиком носа о мой пиджак.

— Еще бы!

— А вы, дядя Саша, боитесь мышей?

— Я-то? Ого! Пусть-ка сунет нос в мою комнату…

Мой ответ не нравится Мише. Он рассеянно смотрит в окно и — я не Шерлок Холмс, — но, ей-богу, я знаю, что ему представляется. Будто вечер и тишина. Будто я и он сидим в кресле (кресло, сверху я и сверху Миша) и читаем. И будто мышь осторожно просовывает из-за портьеры рыльце… Смотрит на нас, подбегает ближе, нюхает валяющуюся посреди комнаты пробку и тихонько пищит. Я подымаю голову, замечаю мышь и начинаю дрожать… с головы до ног и с ног до головы… Так сильно дрожу, что и кресло дрожит, и письменный стол, а стакан с чаем на столе даже начинает приплясывать. Стучат часы, стучит мое сердце, стучат мои зубы… И вдруг я издаю пронзительный рев, Миша будто слетает с моих коленей и кричит: «Стыдно, стыдно! Такой большой… Ведь я же ни капельки не испугался!» Но я, как взбесившийся слон, теряю всякий стыд, бросаюсь в окно, пробиваю головой стекло и, высоко взбрасывая коленки, мчусь по мостовой навстречу трамваям, такси и грузовикам. За мной «с криком и визгом» мчится Миша и успокаивает меня на ходу: «Дядя Саша, миленький, у вас отлетел каблук! Да остановитесь же вы, черт побери, мышь сама испугалась и удрала из комнаты…» За Мишей по моим следам мчится, неистово тявкая гудком, пожарная команда шестнадцатого парижского аррондисмана… С грохотом опускаются железные шторы… Разбуженные консьержкины дети взволнованно кричат своим родителям: «Жилец из восьмого номера взбесился!» — и выбегают в одних рубашонках на улицу…

— И ты, поймав меня, наконец, за левую ногу, растягиваешься со мной на мостовой и крепко держишь меня, пока подъехавшие пожарные не прикручивают меня за локти к складной лестнице?

— Да… Почему вы догадались? — Миша очень удивлен и подозрительно на меня смотрит. Если я вообще умею отгадывать мысли, то, может, со мной и дружить опасно?..

Однако он скоро успокаивается, потому что голова его наполнена «тремя взбесившимися слонами и мышью».

— Почему же они все-таки испугались? Разве мыши питаются слонами? Разве мышь может прогрызть слоновую кожу? Разве слон не может ее втянуть в себя хоботом? Фук! И готово… Как одуванчик.

В дверь тихонько входит младшая Мишина сестренка Валя. Кукла ее уснула, плюшевая обезьяна запропастилась неизвестно куда. Картинки в «древней истории» все раскрашены. Поэтому ей скучно. Она садится у наших ног на пузатую скамеечку и прислушивается.

— Анна Ивановна тоже смертельно боится мышей, — продолжает Миша. — Но она нервная женщина… У слонов же разве тоже есть нервы?

— Какая Анна Ивановна? — спрашиваю я.

— Ах, Боже мой! Берлинская. Мы жили в комнате номер пять, а она в комнате номер восемь. Напротив. И когда внезапная мышь появилась на столе и вдруг понюхала ее очки, Анна Ивановна потеряла сознание, бросилась в коридор, с криком и визгом влетела к нам в комнату, посадила к себе на колени хозяйского кота и полчаса волновалась… Но слоны, дядя Саша? Почему они впадают в панику? В вашем энциклопедическом словаре ничего об этом не говорится?

— Ничего, дружок. У меня словарь сокращенный. Но давай подумаем… Допустим, что мы с тобой и Валей мирно сидим за столом и играем в подкидные дураки. Ты нагибаешься, чтобы поднять упавшую на пол карту… и из-под карты вдруг выскакивает…

— Мышь? Я б ее картой по усам!

— Погоди ты со своей мышью… Не мышь, а крохотный-прекрохотный человечек. Величиной с черного таракана. Воображаю, какой бы ты крик поднял! По ту сторону Сены было бы слышно.

— Ничуть, ничуть… Я бы ему сказал: «О! Значит, вы не только в сказках бываете, вы и на самом деле? Вы гном? Но у вас нет бороды. Значит, вы мальчик с пальчик? Очень приятно. Хотите с нами сыграть в подкидные дураки? Познакомьтесь: это дядя Саша, а это сестра моя Валя. Хотите капельку сгущенного молока?»

— Или кусочек засахаренной дыни? — вежливо предложила воображаемому человечку Валя.

— Постойте, дети… Вы вот какие храбрые, но поймите и меня. Я бы, например, до смерти перепугался. Почему? Очень просто: всю жизнь видел настоящих людей, рост и все подходящее, привычное, и вдруг этакая каплюшка, ростом с таракана, глазки как бисер, нос как спичечная головка… Ужасно страшно!.. А мышь ведь тоже на миниатюрного слона похожа, только без хобота. Быть может, взрослый слон, самое большое сухопутное млекопитающее, потому и приходит в истерику при виде самого маленького, похожего на него млекопитающего, что… не верит своим глазам, потому что…

Я запнулся и замолчал.

Дети переглянулись.

— Потому что… — ехидно повторил Миша.

— Оттого что… — повторила за ним Валя.

Я надулся. Слон я, что ли? Объяснил, как умел, а не нравится, — объясняйте сами.

* * *

Валя букву за буквой по складам разобрала отмеченную красным Мишиным карандашом газетную заметку о трех слонах и, лукаво поджав губки, толкнула меня под локоть.

— Дядя Саша? А дядя Саша?

— Что?

— Дело вот в чем. На чем стоят слоны за своей загородкой в слонюшне?

— В какой «слонюшне»?

— Конь — в конюшне, слон — в слонюшне… Какой ты странный! На чем стоят слоны, я тебя спрашиваю?

— На соломе.

— Вот. Солома густая, мохнатая, непрозрачная. Хорошо. А что делают цирковые служители перед представлением?

— Не знаю. Пол подметают. Разносят зверям корм… Мало ли у них дела.

127