Собрание сочинений. Т. 5 - Страница 177

177

Впрочем, это единственная тайна биографии, которой поэт сам поделился. Остального — чур не касаться! До нас дошли буквально крохи дописательской судьбы Саши Черного: в ее подробности были посвящены лишь самые близкие ему люди.

Итак, родился Саша Черный в Одессе, в 1880 году. Настоящая его фамилия — Гликберг, а звали его Александр Михайлович, в детстве просто Саша. Семья была большая, зажиточная. Отец — провизор, то есть аптекарь. Дед — купец, торговец скобяными товарами. О матери почти ничего неизвестно. Все вроде бы хорошо, но уж больно суров и крут нравом был глава семейства — чуть что — жестоко наказывал детей (у Саши были еще два брата и две сестры) за малейшую провинность.

Чаще других доставалось, судя по всему, Саше, исключительному выдумщику и фантазеру. То пытался он сделать непромокаемый порох из серы, зубного порошка и вазелина, то изготовлял чернила из сока шелковичного дерева, превращая квартиру в небольшой химический завод. Кому это понравится? Нет, ни озорником, ни задирой, ни хулиганом его не назовешь. Просто-напросто: «Мальчик был особенный. Из тех мальчиков, что шалят-шалят, вдруг притихнут и задумаются… И такое напридумают, что и выговора серьезного сделать нельзя, — начнешь выговаривать, да сам и рассмеешься».

Впрочем, родители Саши не были столь снисходительны и отнюдь не поощряли его хитроумные затеи и выдумки. Вот что впоследствии поведала жена Саши Черного (наверняка с его слов и воспоминаний о детской поре): «Никто никогда ничего ему не дарил, когда он был ребенком. И когда он за неимением игрушек находил в доме что-нибудь, что можно было бы приспособить для игры, его наказывали».

Короче: когда Саше исполнилось 15 лет, он, не в силах более терпеть семейное иго, убежал из дому (последовав, кстати заметить, примеру старшего брата). Много скитался, попал, наконец, в Петербург, где пытался продолжить учебу. Однако был отчислен из гимназии за несданный экзамен по алгебре. Беглец оказался в катастрофическом положении, без всяких средств к существованию. Написал отцу и матери, моля о помощи, но те наотрез отказались от блудного сына. К счастью, нашлись сердобольные люди — помогли, кто чем мог. И наконец, узнав о бедственном положении юноши, брошенном семьей, Сашу Гликберга приютил обеспеченный и великодушный человек из Житомира — Константин Константинович Роше. Предоставил кров, дал возможность продолжать учебу. Больше того: заметив в своем воспитаннике искру Божью, преподал первые уроки стихотворства.

Вот какая диковинная, поразительная и несчастливая судьбина выпала на долю Саши Черного. С ранних лет ему довелось вдоволь хлебнуть лиха, как раз в ту пору, когда маленькое сердце, открытое ласке, добру и радости, наиболее ранимо. Ребячьи обиды и беды не исчезают бесследно. Немудрено, что лишенный детства поэт не любил вспоминать об этой «золотой» поре.

Лишь однажды он выговорился, дал волю своим чувствам. Но то было не его собственное сочинение, а перевод автобиографии австрийского юмориста и сатирика Сафира. Нельзя, право, не подивиться, сколь много общего в их доле:

«У меня не было детства! У меня не было юности!

В книге моей жизни недостает этих двух золотых вступительных страниц. Детство, яркая, пестроокрашенная заглавная буква, вырвана из длинных строк моего бытия!

У меня не было ни детства, ни юности…

У меня не было ни именин, ни дня рожденья! У меня не было свивальника, и для меня не зажигалась елка! У меня не было ни игрушек, ни товарищей детских игр! У меня никогда не было каникул, и меня никогда не водили гулять! Мне никогда не доставляли никакого удовольствия, меня никогда ни за что не награждали, меня никогда не радовали даже самым пустяшным подарком, я никогда не испытывал ласки! Никогда меня не убаюкивали ласкающие звуки, и никогда не пробуждал милый голос! Моя судьба залепила черным пластырем два сияющих глаза жизни — детство и юность. Я не знаю их света и их лучей, а только их ожоги и глубокую боль».

Нанизывая эти бесконечные «никогда», Саша Черный, наверное, думал о той поре, когда он явился в мир. Ему тоже было не додано подарков, а «жизнь за чьи-то чужие грехи лишила третьего сладкого блюда». Надо ли удивляться, что веселый дух поэта не принял этот жестокосердный, несправедливый, пресный и невзрачный мир — мир взрослых. До конца дней в его сердце жила мечта вернуться к истоку дней, в тот изначальный рай, в страну детства, где вечно царят радость, любовь, добро…

Ведь было бы заблуждением думать, что только мрак и хмарь, зло и худо обступали маленького Сашу. Его окружал озаренный солнцем, цветущий, яркий, пестрый, разноголосый мир веселого черноморского города. Память сердца выхватывала из этого прекрасного одесского далека светлые страницы и строки. Это и «бумажные метелки, которыми рахат-лукумные греки сгоняют на юге мух с плодов», и благоуханный цвет акации, которую он объедал ребенком, и бессарабская кукуруза, разваренная и политая топленым маслом, — «пища лакомок-богов»… Не эти ли потаенные, живительные, незамутненные родники питали творчество Саши Черного?

                          Из детства вновь
                   Бегут к глазам лучи…
                       Проснулась кровь,
                     В душе поют ключи,
      Под каблуком взлетает с визгом снег,—
      Благословен мальчишеский разбег!

Именно превратностям этой судьбы, столь необычной и горестной, обязаны мы чуду появления такой, ни на кого не похожей, как бы раздвоенной личности, имя которой «Саша Черный». Поэт и сам сознавал эту двойственность и не раз признавался в стихах: «Мне сейчас не тридцать лет, а четыре года…» Или даже так: «Мне триста лет сегодня, а может быть, и двадцать, а может быть, и пять». Воистину, в нем соединились и вековая библейская мудрость, и опыт зрелого человека, и простодушие ребенка.

177