Собрание сочинений. Т. 5 - Страница 68


К оглавлению

68

— Ну, вот умница. Умница, цюпик. Прощай, прощай. Вот, видишь, спать собираюсь.

Пудель ушел, но к углу окна незаметно подкрался в белом бумазейном халатике другой визитер.

Готово, Игнатий Савельич?

— Фу, как вы меня напужали!.. Где ж готово? Завтра только конопатить да красить буду.

— Я сам выкрашу.

— Это уж извините… Я вот насчет ваших десятичных дробей ни мур-мур. И не посягаю. А вы к корабельному делу не прикасайтесь. Сказал, сделаю — и сделаю… Вы что ж в ночное время, как «утопленник» ваш, бродите? Мамаша в комнатку вашу войдет: где Игорь Иванович? А заместо него — одеяльце горбом.

— Я скажу, что я… лунатик. Сам не знаю, как ушел.

— Обманывать мамашу грешно. Да и луна где же нынче?

— Я, Игнатий Савельич, пошутил.

— Врать и шутя не следует. Спокойной ночи.

— Игнатий Савельич?

— Слушаю.

— Татуировку вы мне сделаете?

— Сказал, что нельзя — и нельзя. Вы, извините, еще мальчик, и я вам не пример.

Матрос покосился на свой локоть, у которого под мускулистым сгибом четко темнела вокруг якоря змея, кусающая себя за хвост.

— Сделайте!

— Нипочем.

— Маленькую… Самую малюсенькую!

— Спать бы шли. Простудитесь, мне же потом банки вам ставить.

— Важность какая! Я вытерплю, я не боюсь, Игнатий Савельич.

— Ведь вот какой хитрый вы, сударь, мальчик. Лишь бы поговорить подольше в неположенное время. Экономка услышит, мамаше перенесет: вот, скажут, черт с младенцем связался, от сна его отвлекает.

— Никогда мама так про вас не скажет… Она очень вас уважает.

— Покорнейше благодарю. Попутный ветер, Игорь Иванович! Спокойной ночи.

Матрос взял мальчика дружески за плечи, потрепал и, повернув его налево кругом, закрыл окно. Спустил на всякий случай и штору.

Прикрутил лампу и дунул сверху в стекло. Грузно стал у изголовья койки на коленки, лицом к зеленому мотыльку лампадки, — склонил голову и стал шептать знакомые с детства слова. Молился.

VI. РАЗБОЙНИК

Когда взрослых нет в усадьбе, сидеть одному в большом доме не очень весело. Поиграешь сам с собой на французском бильярде в три шара и даже не знаешь, выиграл ты или проиграл… На стене старые гравюры: потоп, Дворец дожей, толстый монах пробует вино. Но какое дело маленькому мальчику до потопа, дворца и монаха? Особенно когда изучил не только каждый штрих на гравюрах, но даже все сырые пятна и подтеки на них.

Завел было Игорь граммофон. Развеселые звуки понеслись негритянской чехардой по всему дому… и еще скучнее и еще страшнее одному стало. Над балконом расшумелись клены, солнце в тучах, точно его никогда и не было, сумерки заволокли весь парк.

Игорь взлез на крытый бархатом ларь, снял со стены заржавленную рапиру, чтоб в темной липовой аллее от разбойников отбиться, если нападут, и пошел в дом к экономке, которая жила у входа в усадьбу в длинном кирпичном флигеле.

Внизу по просторной кухне бегали канареечного цвета утята, отнимали друг у друга лимонную корку — зачем она им? — и пищали. Седая экономка, словно утка, ковыляла за ними, грузно приседала, ловила пушистых озорников и сажала их в выстланную мягкой фланелью картонку из-под шляпы.

— Дарья Ивановна, черненького забыли!

— И черненького посадим. Нечего ему по кухне шлендрать…

— А почему вы каждого в головку целуете?

— Да, видишь, курица их высидела, я под нее свежих яиц и подложила. Утята теперь вроде как сироты, вот я их в головку и целую. Хочешь, и тебя поцелую… Будь здоров!

— Спасибо, Дарья Ивановна. А когда утята вырастут, вы их будете кушать?

— Глупости, Игруша. Все едят и ты поешь, и я поем. Ежели их не есть, они сами весь дом слопают. Прожоры известные.

— Дарья Ивановна, почему вы всё кур на утиные яйца сажаете? Это же несправедливо. Утки гуляют себе, как барыни, и в ус себе не дуют.

— Ишь ты, поправщик какой… Сажаю, значит, так надо. Захочу, и тебя посажу.

— Ну, это извините. У меня уроки, и я… мальчик. Вы пошутили, да? А вот Альфонс Павлович обещал мне из Марселя страусовое яйцо прислать. Вы уж, пожалуйста, Дарья Ивановна, душечка, под индюка его подложите. Все равно он ничего не делает. Хорошо? Я вам за это из страусового цыпленка все перья на шляпку подарю.

— Подложу, подложу. Ишь, добрый какой… Ступай-ка наверх, там на столе пенка из-под вишневого варенья осталась.

— О! Пенка? Пенка! Пенка!!

— Да не кричи ты… Свисток паровозный!

* * *

Съел Игорь пенку. Блюдце и мыть не надо, уж так облизал, что и кошка чище не вылижет. Ведь это когда сидишь за общим столом со взрослыми, тогда и салфетка, и локтей на стол не кладешь, и вылизывать блюдца, конечно, не будешь. Но когда, кроме мух, никого в комнате нет, — не их же стесняться, — очень трудно удержаться.

Сел Игорь у окна, с носа последнюю каплю вишневого сиропа слизнул, смотрит на дорогу. Колокольня с петухом, — петух по ветру медленно поворачивается… Белый угол стены соседа, за стеной лохматые раскидистые липы. Лягушки стонут… Зубы у них болят перед дождем, что ли? Говорят, это древесные лягушки. Зелененькие, как молодая крапивка, сидят на деревьях и воображают, что они — соловьи… Скажите, пожалуйста!

О! Кто там в кладовке возится? Игорь выскочил в коридор и прислушался. Странно. Замок висит снаружи, другого хода в кладовку нет… Мышь? Да разве мышь может так банками греметь?

Мальчик в два прыжка выскочил на лестницу и перегнулся над перилами. Позвать Дарью Ивановну? Стыдно. Разве в минуту опасности женщина должна защищать мужчину? Да еще женщина, страдающая одышкой… Где верная, зазубренная в боях рапира?

68