Собрание сочинений. Т. 5 - Страница 174


К оглавлению

174

Студент идет к консьержке, стучит в дверь и просовывает в щель кукольную руку. Чья-то другая, маленькая теплая рука быстро перехватывает кукольную руку и из-за двери доносится сонный и тихий писк: «Мерси…»

<1927>

ЖЕЛЕЗНОЕ КОЛЕЧКО

В глухом углу сада, в глубине липовой аллеи, жалобно кричала птица. Хлопала крыльями, дергалась и шипела… Гриша навострил уши, прислушался: «Что за штука такая?» И побежал вдоль огородной сетки на крик.

Вот так история! В гамаке, между двумя старыми липами, бился скворец. Запутался, до половины провалился в петлю — ни взад ни вперед.

— Постой, постой… Не брыкайся, сейчас я тебя распутаю.

Скворец был умный: не испугался маленьких рук мальчика и покорно позволил сложить крылышки и вытащить завязнувшие лапки.

— Вот и свободен. Лети, куда хочешь. А гамак, дружок, совсем не для тебя. Качайся лучше на ветках…

Скворец взлетел на зеленевшую над гамаком лозинку, внимательно наклонил шейку и вдруг, представьте себе, тоненьким человеческим голосом заговорил:

— Спасибо, мальчишка. Вот уж никогда не забуду!

Гриша так и присел:

— Ты умеешь говорить?! Ах ты, Боже мой!..

— А почему бы старому скворцу и не говорить? Наслушался, как люди вокруг трещат, — и перенял. Штука нетрудная… Что ж тебе, мальчик, подарить за твою услугу?

— Да ведь ты ж птица. Велосипеда все равно не подаришь, а так — у меня все есть.

— Велосипеда не могу, это правда. Ты что-нибудь полегче придумай…

Гриша задумался. Посмотрел вдруг на лапу скворца, которой тот расправлял перышки, и спросил:

— Что у тебя на лапе за колечко? Как оно к тебе попало?

— Секрет. Колечко, брат, особенное.

— Почему особенное?

— Стоит с ним вокруг какого-нибудь места облететь или обежать, ну, хоть вокруг вашей усадьбы, и все живое, все, кто в усадьбе живут, — и люди, и всякая животная тварь — сразу вернутся в свое детство. Станут маленькие-премаленькие…

Мальчик захлопал в ладоши:

— Ты правду говоришь?!

Скворец обиделся:

— Это сороки врут. Скворцы — птицы серьезные.

— Извини, пожалуйста. Я не знал… Слушай, ты такой умный, умнее… страуса! Подари мне это колечко. Подари, — подари, подари! Ну, пожалуйста…

Скворец покрутил шейкой.

— Жаль.

— Ну, дай хоть на неделю. Я верну… Дай, птичка, дай, мое золото… Я тебе каждое утро сладкую булочку приносить буду. И изюм. И гречневую кашу…

— Уговорил. Только помни: если захочешь позабавиться, — обегать надо вокруг усадьбы слева направо, а то ничего не выйдет. Помни же, на неделю…

Скворец сбросил клювом с лапы кольцо, захлопал крылышками и полетел в чащу, — Бог его знает, какие у него там дела были…

Ах, как колотилось у мальчика сердце! Осмотрелся — ни души, и помчался вокруг парка вдоль старой стены, слева направо, пока не сомкнулся круг у самого гамака под липой.

* * *

Гриша осторожно подкрался к дому. Двери и окна настежь. Взрослых точно сквозной ветер выдул. Из столовой доносился детский писк. Кто это там пищит?

На пороге столовой он остановился и протер глаза. Маленькая девчурка (совсем такая, как мама в старом альбоме, когда ей было пять лет) укладывала в картонку из-под шляпы куклу и плохо с ней разговаривала.

Гриша заложил руки за спину и осторожно подошел поближе:

— Здравствуй, козявка! Как тебя зовут?

— Наташей. И совсем я не козявка.

Мальчик вздрогнул. Конечно, это она! Маму ведь тоже зовут Наташей. И у девочки точно такие же панталончики с рубчиками, юбочка колокольчиком и вздернутый бойкий носик, как у мамы на карточке.

— А ты кто такой? — спросила девочка.

Мальчик обиделся и глубоко вздохнул.

— Я — Гриша. Твой сын. Разве ты меня не узнала?

— Глупошти. Мой шын шавшем другой.

Она вытащила из картонки замусленного клоуна и показала его Грише.

— А кукла моя дочка. У нее корь. Пошторонишь, пожалушта, не заслоняй ей швет…

Гриша посторонился. Что с ней, шепелявкой, делать, если не узнает? Она разрыла в мягких тряпках ямку, уложила куклу и стала напевать песенку, знакомую Грише еще с раннего детства:


«Все шпят… Шпи и ты…
И букашки, и чветы,
И чиплята, и мартышки,
И девчонки и мальчишки…»

А на мальчика, стоящего перед ней, даже и не взглянула больше. Мало ли их, мальчиков, на свете.

Гриша совсем надулся. «Хорошая мама, — деревянный паяц ей сын, а я будто пробка, которая на полу валяется».

В кабинете кто-то отчаянно запищал. Он подкрался к дверям и посмотрел в щелку: дядя Вова! — Сразу его узнать можно было: чубик над лбом, круглая головешка и вишневая родинка над левым глазом… Он лежал в бельевой корзинке и отчаянно болтал голыми пухлыми пятками, а щенок изо всех сил тащил из-под него пеленку.

Гриша шлепнул щенка, тот радостно обернулся, подпрыгнул и лизнул мальчика в нос. Слава Богу, хоть этот узнал. «Тузик, Тузик! Ах, ты собачий младенец…»

Еще сегодня утром он был старой легавой собакой, глаза слезились, мух — и тех ловить перестал. И вот тебе на — щенок. Только напрасно Гриша думал, что щенок его узнал, — просто вошел в дверь новый человечек, отчего же его не лизнуть в нос?

А где же папа? Ага, вон там в углу на ковре строит карточный домик. И такой же серьезный, как всегда. Только волосы золотистые, а медальончик на шее тот же самый — синяя эмаль с белым ободком.

Гриша подошел и опустился на ковер рядом. Спрашивать уже ни о чем не решался. Папа покосился на Гришу:

— Ты племянник садовника? Который вчера приехал?

174